Божедомка - что это?

В далёкие времена на Руси существовали особые места, исчезнувшие без следа и воспоминаний с течением веков. Их не найти на современных картах, и даже в народной памяти они остались лишь в обрывках названий — убогие дома, божедомки. Несмотря на простое звучание, это были вовсе не развалившиеся постройки, как может показаться сейчас. Эти места имели совершенно иную, трагическую суть — они служили последним прибежищем для тех, кого жизнь обделила вниманием, а смерть — прощанием.

В убогий дом попадали те, для кого не нашлось ни гроба, ни слёз. Погибшие в пути, утонувшие в реках, сироты без рода, люди, свершившие самоубийство — все они считались недостойными церковного захоронения и оставались вне общинного попечения. Для них отводили участки за пределами селений, где выкапывали общие ямы, ограждали кольями, и там тела дожидались захоронения. Это была не могила в привычном понимании, а последнее пристанище, где хоть земля могла приютить тех, кого не принял мир.

Убогий дом в своём облике был далёк от того, что мы привыкли видеть на кладбищах. Обычно это была простая яма, обнесённая частоколом или небольшим забором, без отдельных могил, без крестов и без прощальных обрядов. Тела оставляли там до весны, потому что промёрзшая земля не позволяла вырыть полноценные захоронения. Эти временные приюты для мёртвых имели разные названия: их звали скудельницами, гноищами, жальниками, ямниками — в зависимости от местности и традиции. Но суть была одна: здесь лежали те, кого не провожали с почестями, но всё же старались не оставить вовсе забытыми.

Особенность таких мест в том, что они нередко располагались на бывших глиняных выработках — карьерах, где когда-то добывали глину для горшков. Именно от этого и произошло слово «скудельница», которое восходит к понятию «скудость» — и в материальном, и в духовном смысле. Там, где раньше лепили простую посуду, впоследствии хранили людей, жизни которых были столь же хрупкими и короткими, как те глиняные сосуды. В народе верили, что души, оказавшиеся в этих местах, не ушли окончательно — они будто бы ждали не забвения, а жеста милости, молитвы, вспоминания.

С наступлением весны, когда почва становилась мягкой и податливой, в деревнях начиналась особая традиция — крестный ход к жальникам, где с осени и зимы лежали непогребённые тела. Это было неофициальное, но очень важное событие для всей общины. Без гробов, без громоздких обрядов, но с молитвой, состраданием и тёплым участием хоронили всех сразу — не по именам, а по-человечески. Каждый приносил то, что мог: женщины — самотканые холсты и лоскуты, чтобы укрыть тела, мужчины — лопаты, чтобы вырыть могилы, старики — слова, в которых звучала и печаль, и уважение, и древняя мудрость.

Это было не просто коллективное захоронение, а акт народного милосердия, искреннего покаяния за заброшенные судьбы. Люди ощущали, что даже самый забытый и безвестный человек достоин достойного прощания. Неважно, кем он был — путником, сиротой или утопленником — каждый заслуживал того, чтобы быть отпетым, оплаканным и преданным земле. Этот обряд был выражением глубинной совести народа: не отвергать даже тех, кто остался вне родни и церкви, а принять как своего — хотя бы на последнем пути.

В некоторых убогих домах был свой хранитель — божедом, человек, который по зову сердца или по благословению общины нёс нелёгкое служение. Он следил за порядком в этом особом месте, забирал тела умерших, придавал их земле, не допуская забвения. Но его забота простиралась не только на мёртвых. В тишине, под покровом ночи, к убогим домам иногда подкидывали младенцев — их оставляли женщины, оказавшиеся в безысходности, без поддержки и права на помощь. И тогда божедом становился первым, кто прижимал таких детей к груди, первым, кто принимал их в жизнь.

Этих малышей брали в семьи, где не было своих детей, где ждали хотя бы крупицу надежды. Им давали имя Богдан — «данный Богом», как знак особого предназначения и дарованной судьбы. Так происходило чудо — из страха, стыда и горя рождалась новая жизнь. Даже в таком мрачном месте, как убогий дом, находилось место для света, для продолжения, для спасения. И в этом проявлялась скрытая сила народной веры: веры в то, что даже за пределами общепринятых путей может быть начало — тихое, неяркое, но настоящее.

Особенно трагичную роль жальники и скудельницы играли в годы бедствий — во время эпидемий, неурожаев и массового голода. Именно тогда они превращались в места скорбного сосредоточения смерти, когда счёт шёл не на единицы, а на тысячи. В летописях XIII века сохранились упоминания о страшной моровой язве в Новгороде: за короткое время в ямники было положено свыше четырёх тысяч человек. В Смоленске тех лет речь шла уже о десятках тысяч умерших — настолько масштабной была беда.

Болезни стремительно передавались от одного тела к другому, ведь о гигиене тогда знали мало, а хоронить всех быстро было невозможно. Именно поэтому власти старались выносить такие места за пределы населённых пунктов — подальше от домов и колодцев. Однако это удавалось не всегда. В тесных городах и при разросшейся смертности границы между «живым» и «мертвым» пространством размывались. Тогда ямы становились не только местом захоронения, но и очагом опасности, источником нового заражения. Но даже в таких обстоятельствах люди старались не забывать про молитвы, про обряды — пусть и сокращённые, пусть и символические. Это был последний жест человечности в условиях, когда сама жизнь висела на волоске.

В Москве тоже были такие места. Один из самых известных находился на Самотёке, рядом с церковью Иоанна Воина. Покойников туда везли с разных концов города, а перед этим — выставляли в часовнях: вдруг кто узнает родного. Если нет — путь был один. История даже гласит, что один из Лжедмитриев мог быть погребён именно в подобной скудельнице. Такие жальники существовали и на Пречистенке, и за Таганкой, и возле Марьиной рощи.

С началом нового времени власти стали бороться с такими захоронениями. Романовы пытались упорядочить городскую застройку, особенно из-за страха перед эпидемиями. При Екатерине II было решено выносить подобные погребения за пределы городов и размещать их возле официальных кладбищ, что стало началом современной похоронной инфраструктуры.

Убогие дома и жальники существовали по всей России. В Ярославле на месте старой скудельницы была построена церковь. В Нижнем Новгороде археологи нашли останки подобных могильников, а в Арзамасе было даже отдельное каменное помещение, где хранили мертвецов зимой. В Переславле-Залесском один из монахов основал монастырь у скудельника, придав месту духовное значение.

Церковь не всегда принимала участие в этих похоронах. Особенно строго относились к тем, кто покончил с собой, погиб в пьяной драке или был преступником. Таких иногда велели и вовсе не хоронить, а выбрасывать в лес. Это казалось людям страшным, но долгое время было частью религиозной догмы — считалось, что такой человек не достоин ни отпевания, ни упокоения.